Почему англичане и американцы без построения нации успешны в мире, а немцам и японцам для этого пришлось строить нацию? Почему русские вынуждены вечно прозябать в омуте имперскости?

Французский политолог Тодд выводит ответы на эти вопросы из этнографии семейных отношений в стране.

Книга Тодда процентов на 80 посвящена описанию оснований американского государства. Для ответа на поставленные выше вопросы Тодд отвёл не так много страниц, но и этот материал выглядит исчерпывающе. Французский политолог сначала кратко говорит, что объединяет демократии и полудемократии в эпоху модерна (к последним он относит Россию, Японию и Турцию) – высокий уровень грамотности, идущая на спад рождаемость, политическая активность масс – сопровождаемая растерянностью и насилием в переходный период. Но вот почему на этом общем фундаменте образуются различные подтипы демократических режимов? Тодд тут отвечает примером доминирующего варианта семейных отношений в той или иной стране.

«Семейные системы крестьянства, оторванного от привычной среды в результате модернизации, были носителями самых различных ценностей: либеральных и авторитарных, эгалитарных и неэгалитарных. Затем именно они стали строительным материалом для формирования идеологий периода модернизации.

-Англосаксонский либерализм перенёс в политическую область идеал взаимной независимости, который был характерным для отношений между родителями и детьми в английской семье, где также отсутствовало равенство между братьями.

-Французская революция преобразовала либерализм взаимоотношений между родителями и детьми и типичный для крестьян Парижского бассейна XVIII века эгалитаризм в отношениях между братьями в  доктрину свободы и равенства людей.

-Русские мужики обращались со своими сыновьями одинаково, но оставляли их под своей властью до собственной смерти, будь они женатыми или нет: идеология русского перехода к современности, коммунизма, была таким образом не только эгалитарной, как во Франции, но и авторитарной. И эта формула была принята повсюду, где доминировали семейные структуры русского типа: в Югославии, Вьетнаме и даже нескольких европейских регионах – Тоскане, Лимузене и Финляндии.

-В Германии неэгалитарные и авторитарные ценности семейного рода, который назначал в каждом поколении одного-единственного наследника, обеспечили мощный подъём нацизма. Япония и Швеция представляют собой смягчённые варианты этого антропологического типа.

-Структура арабо-мусульманской семьи позволяет объяснить некоторые аспекты исламизма, характеризуется уникальным сочетанием эгалитаризма и общинных начал, причём сочетанию этому никак не удаётся достичь уровня этатизма. Этот специфический антропологический тип помимо арабского распространён в Иране, Пакистане, Афганистане, Средней Азии и на части территории Турции. Он близок с русской моделью в его общинном типе, объединяющей отца и женатых сыновей, но и заметно отличается от неё в силу эндогамных (близкородственных) браков между двоюродными родственниками. Такие браки вносят в семью весьма специфические отношения авторитарного типа. Отношения отец-сын не являются подлинно авторитарными. Обычай берёт верх над отцом, и горизонтальные связи между братьями приобретают решающее значение.

(Уровень браков между двоюродными родственниками составляет сегодня в Турции 15%, в арабском мире 30% (с пиком в Иордании – 36%), в Пакистане 50%. На этом фоне выделяется Иран, где этот показатель пока 25%, но очень быстро падает».

Далее Тодд немного проходится специально по России, объясняя специфический случай, почему на протяжении почти 100 лет  Россия находится в полудемократическом состоянии (не скатываясь и в фундаментализм, но и не входя в развитую демократию). «Разрыв с прошлым, провоцируемый модернизацией, вызывает обратную реакцию – утверждение в идеологической форме традиционных отношений. В России однопартийная система, централизованная система и КГБ приняли на себя традиционную роль тоталитарной крестьянской семьи…

…Это устойчивая система. Она, конечно, с развалом СССР, а потом и с приходом Путина подверглась изменению. Сейчас она на пути к голлистской Франции». Тодд уверен, что анархия 90-х была связана с «уходом» государства в России. С воцарением Путина эта печальная страница истории пройдена, «государство возвратилось», и страну на протяжении ещё многих десятилетий ждёт полуавторитарная стабилизация – органическое, наиболее устойчивое положение для  России . В заслугу тому же Путину французский политолог ставит, к примеру, то, что партии в России финансируются государством, а правящая партия не сменяема. В ответ на возможную критику, что такая система лишь условно может называться демократией, Тодд отвечает, что Япония до начала 2000-х и Франция до 1960-х жила также, но это не позволяло кому-то говорить, что эти страны – недемократичные. Да, очевидно, что, как в той же Японии и Франции, в России власти для устойчивости системы придётся сконструировать «сверху» вторую партию, которая будет лишь филиалом администрации, но её главная цель – создать конкуренцию для элит (а вовсе не для «смены курса»).

Тодд даёт и интересную трактовку родства России, южноевропейских государств (Италии и Испании) и Германии. Что сближает их – очень низкий уровень рождаемости. Среди коренного населения он составляет 1,2-1,3 (иммигранты в этих европейских странах, а также мусульманская часть россиян в целом повышают эту цифру до 1,4-1,8), тогда как в США, Англии, Франции, Голландии этот показатель 1,7-1,8. «Это именно те страны, в которых зародились на фазе перехода в первой половине ХХ века диктаторские режимы. Раньше надо было бороться с природой и решать не иметь слишком много детей, а сегодня надо решать рожать одного или нескольких детей. В странах индивидуалистских традиций – США, Англии, Франции – этот вопрос решается легче. А у народов, проживающих в зонах более авторитарных традиций, в вопросах демографии продолжает существовать пассивная позиция».

Теперь о том, почему главенство в мире США и Англии будет продолжаться ещё очень долго. Тодд снова обращается к этнографии а антропологии, а именно к особому типу семейных отношений в этих странах. «Англосаксонская нерешительность в определении статуса чужого не является фактом современной истории. Она предопределена антропологической примитивностью, принадлежностью англичан к периферии, по историко-культурной страте, Старого Света. Английская культура чётко характеризуется отсутствием определения понятий равенства и неравенства, которые чётко различаются во всей Евразии.

В традиционной английской семье царит неопределённость, соответствующая неопределённости в идеологической сфере: братья разные, они ни равны и ни неравны. Правилам неравноправного распределения наследства у немцев и японцев и равноправного у французов, русских, арабов и китайцев противостоит свобода завещания у английских родителей, которые могут распределять своё имущество, как им заблагорассудится. При этом такая свобода не влечёт за собой, за исключением английской аристократии, больших отступлений от равенства, например, наследования только в пользу одного (всем в итоге что-то достаётся).

Состояние неопределённости между дифференциализмом и универсализмом делает отношение англосаксов к чужому и иностранцам очень интересным и специфическим, т.е. нестабильным.

Отношение англосаксов к миру подвижно. У них есть в сознании антропологическая граница. И эта граница может сужаться или расширяться. Среди отличных (чужих) некоторые могут быть классифицированы заново как подобные нам. А среди подобных – классифицированы заново как чужие».

Что может противопоставить Европа такой «природной» изворотливости англосаксонского мира? Тодд даёт ответ, лежащий на поверхности – только «задавить массой»: принять Россию в свой состав (а также Японию). Появление такого «монстра» означало бы конец гегемонии США и Англии.